– Брот! Брот! Брот!
Потом вдруг оборвал крик, поежился и уже совсем человеческим, полным отчаяния голосом потребовал:
– Гиб брот!
– Ге, чего захотел! – саркастически усмехнулся Иван, глядя на него. Сумасшедший несколько секунд выждал и с неожиданной злобой начал кричать:
– Гиб брот! Гиб брот! Ихь бешайне гестапо! Гиб брот!
– Ах, гестапо! – Иван поднялся на ноги. – А ну марш отсюда! Ну, живо!
Он угрожающе двинулся к безумцу, но не успел сделать и нескольких шагов, как тот соскочил со скалы и с удивительной ловкостью отбежал вниз.
– Гиб брот – никс гестапо! Никс брот – гестапо!
– Ах ты собака! – угрожающе закричал Иван. Его охватил гнев, появилось желание догнать гефтлинга, но тот из предосторожности отбежал еще дальше. Заметив, что Иван остановился, он тоже стал.
– Гиб брот!..
Иван сунул руку за пазуху. Немец застыл, ожидая. Иван выхватил пистолет и щелкнул курком.
– Пистоле! – в испуге крикнул сумасшедший и бросился назад.
Иван прикусил губу; сзади к нему подскочила Джулия.
– Дать он хляб! Дать хляб! – испуганно заговорила она.
Сумасшедший между тем отбежал, приостановился и, оглядываясь, быстро зашагал вниз.
– Иван дать хляб! Дать хляб! Нон гестапо! – тревожно требовала девушка.
«Продажная шкура, – думал Иван, злобно глядя на покачивающуюся фигуру немца. – Конечно, с ним шутки плохи – наделает крику и выдаст эсэсманам: что возьмешь с дурака! И убить жалко, и отвязаться невозможно. Придут с собаками, нападут на след – считай, все пропало».
– Эй! – крикнул Иван. – На брот!
Сумасшедший, ухватившись за скалу, остановился, оглянулся, и вскоре сквозь ветер донесся его голос:
– Никт... Ду шиссен! Ихь бешайне гестапо!
И снова подался вниз.
– Пошел к черту! Никс шиссен! На вот... на!
Иван действительно отломил от буханки кусок и поднял его в руке, чтобы сумасшедший увидел. Джулия, стоя рядом, дрожала от стужи и с беспокойством поглядывала на гефтлинга. А тот помедлил немного и опустился на выступ скалы. К ним он подходить боялся.
– Ах ты собака! – снова закричал Иван, теряя терпение. – Ну и черт с тобой! Иди в гестапо. Иди!
– Иван, нон гестапо! Нон, Иван! – затормошила его за руку Джулия. – Дать немножко хляб! Нон гестапо!..
– Черта с два ему хлеб! Пускай идет!
– Он плохо гефтлинг. Он кранк. Он гестапо...
Иван не ответил, положил за пазуху половину буханки, пистолет и пошел на прежнее место, вверх. Джулия молча шла рядом. Он чувствовал, что так обращаться с этим сумасшедшим было опасно, но теперь уже не мог уступить – злобная вспышка оказалась сильнее благоразумия. Джулия изредка оглядывалась, но на них налетела мгла, кроме серого нагромождения скал, кругом ничего не стало видно – внизу и по сторонам стремительно несся, клубился, рвался промозглый туман. Неизвестно было, остался ли гефтлинг на месте или, может, действительно повернул обратно. Заметив на лице девушки тревогу, Иван бросил:
– Никуда он не пойдет. Врет все.
Он успокаивал ее, но сам уверенности в этом не испытывал. Черт знает от каких только мерзавцев зависит жизнь человека! Вот ведь больной, а выжил, прорвался в горы, ускользнул от облавы, убежал из-под пуль. Разве удалось бы это кому-нибудь стоящему? А этот жив и еще замахивается на жизнь других. Просто хотелось заскрежетать зубами от бессильной ярости, вспомнив, сколько самых лучших ребят разных национальностей полегло в лагерях. Но к чему скрежет, надо перетерпеть, перенести все, иначе – смерть!
Они уже двинулись было в обход огромного слоистого выступа, когда Иван оглянулся и сунул руку за пазуху. Джулия также посмотрела назад, но сумасшедшего нигде не было видно. И все же Иван достал кусок хлеба, вернулся и, поискав удобное место, положил его на камень, у которого они недавно сидели.
– Ладно! Пусть подавится! – будто оправдываясь, проговорил он.
Джулия согласно кивнула. Видно, она слишком хорошо знала, что такое предательство.
Ветер гнал и гнал бесконечные космы тумана. Куртка на Иване отсырела, дрожь то и дело сотрясала тело. Он часто оглядывался, начиная сомневаться, найдет ли сумасшедший оставленный хлеб. Появилось даже желание вернуться, забрать этот кусок и съесть самому. Чтобы как-то отделаться от навязчивых мыслей, он быстро зашагал дальше.
Вскоре они обошли гигантский выступ, который окаменевшим птичьим хвостом торчал в небе, взобрались выше. Вдруг туманное облако перед ними разорвалось, и беглецы увидели впереди голый каменистый склон и взбегавшую на него тропку. Некруто петляя по камням, она куда-то вела наискось по склону. Тропинка была не очень заметной в этом нагромождении скал, но все же они сразу увидели ее и обрадовались.
Иван первым ступил на нее, оглянулся назад – там, среди прядей тумана, по-прежнему мелькали мрачные скалы, пропасти, кое-где проплывали сизые облака. Вверху, в высоком затуманенном небе, горел освещенный солнцем пятнистый, густо заснеженный хребет. Правда, внимательнее присмотревшись, Иван обнаружил, что хребтов там два: дальний – могучий и широкий, похожий на огромную неподвижную медвежью спину, и ближний – зубчатый, чуть присыпанный снегом, который казался выше всех гор и почти в самое небо упирался крайней своей вершиной. Эта вершина выглядела отсюда самой большой, но Иван уже постиг обманчивый закон гор, когда самая ближняя из вершин кажется и самой высокой. Видно, все же главным тут был тот дальний – Медвежий – хребет, и думалось, что за ним находится желанная цель их побега – партизанский Триест.